Сказки кофейного фея - Светлана Макаренко-Астрикова

Заикание исчезло бесследно. Танюша расцвела и похорошела, стала бедою и красой нашего занудного факультета, кружила головы всем в группе, но обращала внимание только – на меня, и фасон платья и номер духов фея, все светские привычки которого незаметно изучила с такою тщательностью, будто бы мой крошечный и мягкоголосый фей был, по меньшей мере, звездой эстрады или какой нибудь модной львицей.

***

…Преданность Литягиной семье профессора Яворского стала притчей нашего университета, но не вышла за его рамки. Вероятно, потому что вызывала недоумение неопределенностью, Недосказанностью. Нечеткостью концовки. Никто не знал секрета. Секрет не выдавался. Чуть – чуть отстраненно, легко, высмеивались мною попытки подражания, обрывались нити кокетства, едва протянутые. Но я всегда знал, что, и смеясь, могу положиться на Литягину. В самый трудный момент она поддержит и улыбнется. Или погладит ладошку фея, если тот начнет волноваться.. Фей ведь волнуется по любому поводу.. Мало ли на свете пустяков для его волнений? Всегда найдутся.

Глава восьмая. Признания Ланселота…

За Лешкой Аня едет одна, быстро и решительно рванув юркую «шкоду» с места. Город тонет в огнях фонарей – на центральной площади – и в мареве темноты, если чуть свернуть вправо или – влево.

Едет одна, мягко чмокнув меня в левую щеку, взъерошив волосы Мишке, на плече у которого безмятежно спит Фей. Решили, что Ворохов должен непременно проводить нас до двери. Вдруг – не работает лифт. Восьмой этаж – не шутка для моего больного колена.

…Она заснула, едва сев в машину, которую веду я, поскольку моя реакция лучше в сумерках и темноте.. Я не могу оглянуться, но знаю, что Ворохов караулит ее слабое дыхание и движение ресниц точно так же, как и я, боясь шевельнуться.. Слышен какой то шорох. Это он натягивает на фея меховую накидку, укутывая ноги. Накидка, молчаливым зверем – комком дремала на днище несколько дней, теперь – пригодилась.

– Спит? – Я смотрю в зеркало. Просто шевелю губами. Мишка кивает. Я знаю, он умеет читать с губ. – Пульс?

– Редкий. Устала? – Мишка смотрит на меня, прищурив левый глаз. Точно знаю, левый.

– Температуры нет? – Сейчас Мишкины губы коснутся ее лба… Черт! Я сам учил его так определять температуру. Как у ребенка. Фей и есть – почти ребенок… Я пытаюсь утишить собственный пульс, которому – больно…

– Не пойму. Маленькая? Как малиновый жук? У нее испарина на лбу… – Мишкина рука касается моего плеча. – Давай, пересядь. Я поведу.

– Не надо. Мы уже подъезжаем. Еще не двенадцать? А то сейчас лифт отрубят..

– Половина- Мишка смотрит на светящийся циферблат часов… Хмурит брови, по голосу слышу. – Какой идиот придумал лифт выключать! Не страна, а дурдом… И тут сердце мое останавливается одновременно с Мишкиным, потому что на весь салон раздается стон фея. Он плачет во сне, не открывая глаз, по щекам ползут слезы, крупные, прозрачные

– Не надо, мне так же – больно.. Отпустите, пожалуйста.. Не трогайте, больно.. Отпустите, не надо меня тянуть… … Сейчас. Грэг, не надо, скажи, не надо ножницы.. Скажи, не надо… Ох, как мне больно…

…Я рывком останавливаю машину, сворачивая на обочину, и не помню совершенно, как оказываюсь на сиденье, рядом с нею, глажу ее волосы, щеки, целуя, прижимая к себе ее невесомое тело, не замечая, как колется синий гипюр, как сминается белый мех ее палантина.. соболий… шиншилловый, какой то там еще привез Ворохов из Варшавы?!… Или Милана? Не помню!

– Тихо, тихо, ласточка, голубка моя, я здесь… Успокойся, ну, что такое… Открой глаза, это же просто – сон.. Ну, что ты?!… Сокровище мое, что ты… – Я перехожу на французский, он не звучит музыкально в этот раз… Наоборот, хрипло, как оборванная струна. Я шепчу, рычу, хриплю, околдовываю, останавливаю ее сон, ее кошмар, ее прошлое, ее боль, как было уже тысячу, сто тысяч раз. Кровь кипит в моих ушах, жилах, венах, клокочет где то в середине горла, горячим варом. И…

…И мне плевать, что Ворохов сидит рядом, и смотрит на меня совершенно круглыми, желтоватыми глазами, с ошалевшим черным зрачком, Мне плевать, что он слышит мой хриплый клекот раненного ястреба или коршуна… Раненного страстью неизбывной или – вечным, неуемным страхом потери….

…Бретонские мотивы шальных признаний, пронзающих ночь, уместных только – между двумя, может быть, и непонятны Мишке до самого конца, но его чуткая душа художника, оказывается, даже против воли, заворожена ими настолько, что он, сжимая мое плечо и поддерживая спину фея, не замечает, что рвет мой смокинг по шву, вверху…

Она раскрывает ресницы внезапно, очнувшись, вздыхает горлом, всхлипывает, обнимая меня, вжимаясь в мою грудь, куда то – под ключицу, на ребро, где стучит сердце. Мое? Или ее? Сейчас – непонятно…

– Господи, Горушка, мой хороший, что это? Мне же кошмар приснился, – она хрипло выдыхает, еще не проглотив всех слез, – Как будто меня заковали куда то, в цепи, потом – в колоды, знаешь, такие большие, так больно ноги, как будто жилы рвутся.. Она рывком поворачивается, поднимается, приникая губами к моему рту, щекам, векам… – Напугала, да? Прости? Любимый, прости меня… Мишенька, и ты тоже – прости… И что такое это?! Мы же не «Дон Карлоса» смотрели, чтобы приснились эти «сапоги испанские».. О, Боже!… Она вдруг сдавленно охает от боли, в попытке сесть удобнее…

И – кричит, откидывая голову назад, на спинку сиденья, бледнея, моментально, до синевы:

– Миша, сними туфли.. Ради Бога! Туфли… Судорога.. Скорее, туфли сними… Ох, как больно… – Мишка, сжав зубы, осторожно сминает в руках крохотную серую замшу туфелек фея, бросая их на днище машины. Я вижу как его пальцы разминают с усилием ее скрюченные стопы, щиколотку, лодыжки…

Опять прозевали… Пропустили припадок судорожный.. Конечно, она же шла по лестнице… Вверх, вниз… В театре же нет лифта. Провинция. Черт, – я хлопаю себя по лбу, вспомнив про лифт дома. Это конец. На восьмой этаж придется идти пешком. Нести ее. Хорошо, что мы вдвоем с Мишкой.

– Голубка… Любимая моя.. Девочка.. Жизнь моя! Потерпи немножко! – я осторожно растираю ее холодные руки, спину, сквозь тонкий гипюр, слыша кожей, своим хребтом, ее напряжение и отчаяние боли…

Она качает головой из стороны в сторону, резко выдыхая, пытаясь сделать вздох еще глубже.. – Да…. Больно и не проходит.… Миша, ты сильнее три, не бойся..

– Надо бы спиртом. Тут водка где то была. В бардачке… – бормочет яростно Мишка, продолжая сжимать в ладони ее крохотные стопы, пятку. – Я же медведь ярославский, я тебе пальчики сломаю… Прости, а?

– Нет. Горушка еще больнее трет… – Она, кажется, улыбается сквозь закушенную губу, сквозь слезы. – Дергает так, где сухожилие. Да, вот здесь.. Горушка, покажи ему?

…Я осторожно кладу руку на правую лодыжку фея и чуть тяну вниз стопу, не дыша, и поворачивая ее. Она вся в моей ладони. Замерев на миг, от страха, резко дергаю крохотную ножку в тугом капроне – вниз, прижимая ладонью сразу все ее пальцы. – Фей стонет от боли, но пальчики тотчас распрямляются. Судорога утихает..

– Вот так и надо, Миша. Не бойся… Подержи еще… У тебя руки теплые. Я, наверное, просто замерзла… А куда мы едем? Горушка, куда? Разве не на дачу? – волнуется фей, смотря на меня огромными глазами.

– Голубка, тише, тише, не волнуйся, мы домой едем.. – Я осторожно целую ее в висок, щеку, прижимаю к себе. _ На даче холодно. Сейчас приедем, примешь ванну, ножки согреешь, и – спать.

Фей, кусая губы, смотрит, куда то вбок, на Мишкины «щвейцарки», потом берет у меня из кармана куртки сотовый… Что то набирает, кучу каких то цифр, по памяти, почти в темноте, и мягким, глубоким голосом произносит в квадрат мобильного, с расстановкой пауз и дыхания, вцепившись свободной рукой в мой локоть:

– Алло, Паша? Паша, это я.. Мы едем, уже близко… Не выключайте лифт, скажи деду.. Да? Как хорошо.. А мы в театре были… Потом, тут, в пробке стояли, чуть чуть… Тебе книжка то понравилась? Ах, дед читает? Ну и хорошо…. Я рада..

Обалдев до яростного звона в ушах, мы с Мишкой смотрим друг на друга,.. Потом фыркаем и одновременный приступ хохота сотрясает нас, освобождая, и даря волну тепла, пробегающего по спине, плечам, кисти, центральной точке сердца… Фей вернулся… Фей звонит по телефону… Какому то поклоннику. У фея всюду – поклонники. Потрясающий, независимый, волшебный, маленький фей… Мой фей…

– Горушка, что ты себе думаешь? Это же внук нашего лифтера.. Я ему свою книжку дала почитать. Про море, помнишь?

– Как же, Madame… Везде эти Ваши – тенора! – Я резко щелкаю пальцами и поднимаю глаза и руки к верху в артистичном, нервном жесте, будто бы отпуская наверх вездесущего ангела ревности. – Куда же нам без них!

Я усиленно изображаю пылкую «сердитость,» отвернувшись от нее, и пытаясь закрыть окно в машине. Стекло поднято до упора, красная кнопка с недоумением, нервно, мигает, расплавляясь в коже подлокотника Разгадав мою игру, фей осторожно касается пальцем камня моего подбородка и повторяет его линию, выдыхая нежные слова мне в ухо, но это отлично слышит и Ворохов…